…я нечистому, то оставил мир и ушел в монастырь, где проводил время в трудах и подвигах покаяния. В 1845 году Гоголь сам хотел уйти в монастырь, оставив литературное творчество. Иной взгляд имел Белинский, о чём не преминул указать Гоголю в «Письме»: «… Вы столько уже лет привыкли смотреть на Россию из своего прекрасного далека, а ведь известно, что ничего нет легче, как издалека видеть предметы такими, какими их хочется видеть; потому что Вы в этом прекрасном далеке живете совершенно чуждым ему, в самом себе, внутри себя, или в однообразии кружка, одинаково с Вами настроенного и бессильного противиться Вашему на него влиянию. Поэтому Вы не заметили, что Россия видит своё спасение не в мистицизме, не в аскетизме, не в пиэтизме, а в успехах цивилизации, просвещения, гуманности. Ей нужны не проповеди (довольно она слышала их!), не молитвы (довольно она твердила их!), а пробуждение в народе чувства человеческого достоинства …». И здесь выходит, что Белинский понимает Гоголя довольно однозначно, хотя во многом и прав. Но, тем не менее, всё намного сложнее. Сложнее!
Ломброзо полагал, что в целом « мания писательства есть не только своего рода психиатрический курьёз, но прямо особая форма душевной болезни». (Так вот он к нашему брату…). Далее он продолжает: «Вся художественная литература создаётся людьми упорными, настойчивыми, способными на длительное и подчас многократное переписывание своего текста, людьми, готовыми к мелочной и детальной проработке каждого своего абзаца. А это, в свою очередь, коррелирует с определённой мрачностью и угрюмостью характера, с некоторыми другими характерологическими чертами личности писателя».
Вряд ли можно согласиться с тем, что в основе всего литературного творчества лежит только одна личностная особенность. Разнообразию типов литературных направлений, жанров и школ соответствует такое же разнообразие психологических типов личностей писателей. Но допустить и такой подход довольно любопытно.
Рассмотрев различные мнения, порой диаметрально противоположные, зреет уверенность, что основное, если не главное значение имеют «Духовное завещание» и «Предисловие» к «Выбранным местам...», многое объясняющие в творчестве и духовной жизни Гоголя. Хотя Белинский писал, что «Выбранные места ...» больше будут известны по статьям о книге, нежели по самой книге. «Авторская исповедь» рассматривается как своеобразный автокомментарий к произведениям писателя, в этих статьях автор раскрывается ещё ярче, чем в своих произведениях. В «Авторской исповеди» Гоголь говорил об автобиографичности своего творчества, особенно это относилось к книге «Выбранные места из переписки с друзьями». Книга вышла в начале 1847 года. Гоголь был так уверен в успехе и необходимости своей книги, что просил Плетнева готовить бумагу для второго издания. Он писал: “Справедливее всего следовало бы назвать эту книгу верным зеркалом человека» . И, далее: “Как бы то ни было, но в ней есть моя собственная исповедь; в ней есть излиянье и души и сердца моего» . Но разгорелись нешуточные споры, даже духовные лица отмечали в книге, прежде всего недостатки. Архиепископ Иннокентий в письме к М. П. Погодину советовал Гоголю «не пародировать набожностью», а святитель Игнатий Брянчанинов писал о книге: «...Она издает из себя и свет и тьму. Религиозные его понятия неопределенны, движутся по направлению сердечного вдохновения неясного, безотчетливого, душевного, а не духовного”.
Одна из особенностей «Выбранных мест...» заключается в том, что Гоголь советует друзьям именно то, что было важно для него самого, что было глубоко пережито им. О том, насколько тесно творчество Гоголя было связано с его личной перепиской, говорит следующее: два места из отрывков письма, относящегося к «Четырем письмам по поводу «Мертвых душ» Гоголь повторяет в письме к графине А.М. Вьельгорской от 29 октября 1948 года: « Хотел бы я, чтобы по прочтении моей книги люди всех партий и мнений сказали: « Он знает, точно, русского человека. Не скрывши ни одного нашего недостатка, он глубже всех почувствовал наше достоинство. Хотелось бы также заговорить о том, о чем еще со дня младенчества любила задумываться моя душа, о чем неясные звуки и намеки были уже рассеяны в самых первоначальных моих сочинениях «.
Не сказали… Не поняли…
В творчестве Гоголя прослеживается не только связь его произведений с внешними событиями, но и отражение его собственной духовной жизни. Как только Гоголь осознал, что вся жизнь человека должна стать стремлением к Богу, совершенствованием себя ради Бога, он стал относиться к писательству как к определенному служению. Гоголь старался отразить в своих произведениях собственный духовный опыт. Об этом он писал в «Авторской исповеди”: “Я поместил коечто из этих проделок над самим собой из желания добра» .
Гоголь глубоко сознавал, что бес может проникнуть в самое вдохновение художника, и притом, что он отдавал всего себя своему делу, он понимал, что нельзя обожествлять искусство. В повести «Портрет» выразилось осознание Гоголем того, что искусством можно служить Богу или дьяволу. Так, узнав о судьбе написанного портрета, художник “совершенно убедился в том, что кисть его послужила дьявольским орудием, что часть жизни ростовщика перешла, в самом деле, какнибудь в портрет и тревожит теперь людей, внушая бесовские побуждения, совращая художника с пути, порождая страшные терзанья зависти и проч., и проч.”
В своем “Завещании” он также высказывает мысль о высоком призвании искусства: “Я писатель, а долг писателя — не одно доставленье приятного занятия уму и вкусу; строго взыщется с него, если от сочинений его не распространится какаянибудь польза душе и не останется от него ничего в поучение людям” . Для Гоголя художественное творчество было тесно связано с душевным очищением и духовным ростом человека. В “Портрете” художник, будучи в монастыре, прежде чем написать образ для церкви, сказал, что “трудом и великими жертвами он должен прежде очистить свою душу, чтобы удостоиться приступить к такому делу” (т. 3, с.103).
Интересны для нас суждения самого Гоголя о значении поэмы “Мертвые души”, благо мы имеем его переписку. Он писал А. О. Смирновой в 1845 году: “Вовсе не губерния, и не несколько уродливых помещиков, и не то, что им приписывают, есть предмет “Мертвых душ”. Это пока еще тайна, которая должна быть вдруг, к изумлению всех (ибо ни одна душа из читателей не догадалась), раскрыться в последующих томах” (т. 6, с. 78). Но, как мы теперь видим – эта, одна из, чуть ли не самых великих тайн Гоголя так и осталась тайной «к изумлению всех», которую в силах разгадать лишь провидец.
Автор хотел, чтобы его поэма была полезна и для читателей, и для него самого. Изображая пошлость и убожество своих героев, он желал, чтобы читатели обратились на самих себя и увидели бы собственные недостатки. О себе он писал: “Никто из читателей моих не знал того, что, смеясь над моими героями, он смеялся надо мной” (т. 6, с. 78). И далее: “Я уже от многих своих гадостей избавился тем, что передал их своим героям” (т. 6, с.81).
Однако Гоголь передал своим героям “Мертвых душ не только свои пороки и недостатки. Несмотря на эпичность и широту этого произведения, в нем отразилось множество личных черт автора. В “Мертвых душах” ярко выразилось автобиографическое начало. В “Четырех письмах по поводу “Мертвых душ” Гоголь так писал об этом произведении: “ ‹…› герои мои потому близки душе, что они из души; все мои последние сочинения — история моей собственной души”. И далее— « С этих пор я стал наделять своих героев сверх их собственных гадостей моей собственной дрянью. Вот как это делалось: взявши дурное свойство мое, я преследовал его в другом званье и на другом поприще, старался себе изобразить его в виде смертельного врага” (т. 8, с. 78). Он предчувствовал приближающуюся кончину мира и считал сатану уже “развязанным”. В одной из предсмертных записей он писал: “Помилуй меня грешного, прости, Господи! Свяжи вновь сатану таинственного силою неисповедимого Креста!” (т. 6, с.392). Это особенное духовное понимание автором происходящих событий присутствует во многих эпизодах поэмы. Гоголь сознавал свой высокий долг перед Богом, поэтому все, что ни видел он на Руси, напоминало ему об этом. Он писал: “Не знаю, много ли у нас таких, которые сделали все, что им следовало сделать, и которые могут сказать открыто перед целым светом, что их не может попрекнуть ни в чем Россия, что не глядит на них укоризненно всякий бездушный предмет ее пустынных пространств, что все ими довольно и ничего от них не ждет. Знаю только то, что я слышал себе упрек” (т.6, с. 75).
В завершении работы ко времени звучат слова Гоголя, которые он написал в «Предисловии» к «Выбранным местам...»: «В оправдание могу сказать только то, что намеренье мое было доброе и что я никого не хотел ни огорчать, ни вооружать против себя, но одно мое собственное неразумие, одна моя поспешность и торопливость были причиной тому, что сочинения мои предстали в таком несовершенном виде и почти всех привели в заблуждение насчет их настоящего смысла» (т.6, с.8). Гоголь чувствовал, что в предыдущих сочинениях он не смог полностью высказаться, раскрыться, его до конца никто не понял. Книгу «Выбранные места...» Гоголь считал полезной для всех, и он был в ней предельно искренен. Но, несмотря ни на что он так и ушёл, никем до конца непонятый…
Рассмотрев различные, порой противоположные мнения о творчестве и непростой судьбе Н.В.Гоголя с радостью делаю вывод, что его загадка не может быть постигнута человеческими методами, ибо он недосягаем для земного ума и в этом его прелесть.
Это – мистика, которая находится за пределами обычного мира. Возможно, именно Гоголь был первым писателемфантастом в русской литературе. Здесь Гоголь реализовал себя с неожиданной стороны, представляясь истинным мистиком, обладающим богатым воображением и полетом фантазии. Жизнь этого Великого Мистификатора была окутана загадками, и жизнь после смерти мерцает ореолом магнетической таинственности. И, разумеется, подлинное искусство всегда больше, чем просто проявление сущности творца. Это – таинство, недоступное для непознавших его, но всё же необходимое. Для жизни души. Для прорыва в иные миры и вселенные. Для расширения пространства. Реальное бытиё текста и реальные процессы восприятия текста многократно сложнее и глубже, чем упрощённые в научных целях представления о них.
А тайна – должна остаться тайной.