Наталья Дали
«Черт вас возьми, степи, как вы хороши у г. Гоголя!..»
В.Г.Белинский
Читая критические статьи Белинского, невольно создаётся впечатление, что общаешься с давним хорошим знакомым. Настолько подкупает открытость и крайняя эмоциональность его стиля, что забываешь о немалом временном отрезке, разделяющем критика Белинского и современного читателя. Недаром ещё его современники подметили важную черту его критического и человеческого дара, которую, к примеру, Герцен в «Былом и думах» определил так: «…В этом застенчивом человеке, в этом хилом теле обитала мощная, гладиаторская натура. Да, это был сильный боец! Он не умел проповедовать, поучать, ему нужен был спор…Когда он чувствовал себя уязвлённым, когда касались до его дорогих убеждений, когда у него начинали дрожать мышцы щёк и голос прерываться, тут надобно было его видеть: он бросался на противника барсом, он рвал его на части, делал его смешным, делал его жалким и по дороге с необычайной силой, с необычайной поэзией развивал свою мысль» . Помоему, замечательный портрет.
Естественно, что человек, натуре которого свойственны такие неприемлемые серой массой качества как принципиальность, искренность и вызывающая откровенность настраивает против себя немалую рать врагов. Так было и у Белинского. Но, не смотря ни на их количество, ни на их силу – он всегда был готов броситься в бой. Без ложной скромности говорил о себе: «Я в мире боец». Что же касается его работы критика подкупает его взгляд на саму цель критики, которая, по его мнению, бывает двух родов – уклончивая и прямая. Именно к критику прямого рода он себя и причислял, не боясь первым произнести имя поэта, только возникшего на литературном горизонте. Боящиеся высказывать своё мнение уклончивые критики, по суждению Белинского, скорее вредят, нежели помогают понять читателю то или иное произведение, тем более нового автора, имя которого пока не на слуху у публики. «Мы не можем победить нашего отвращения к уклончивой критике», пишет Белинский и далее. Описывая своё понимание прямой критики он говорит, « Не такова критика прямая и смелая: заметив в первом произведении молодого автора исполинские силы, пока ещё не сформировавшиеся и не для всех приметные, она, упоённая восторгом великого явления, прямо объявляет его Алкидом в колыбели, который детскими руками мощно душит завистливые мелкие дарованьица, пристрастных или ограниченных и недальновидных критиков… Тогда на бедную «прямую» критику сыплются насмешки и со стороны литературной братии и со стороны публики» .
По всей видимости, его скорее заводило наличие противников. Спор вдохновлял его, давал сил идти вперед. Даже благодаря этим бойцовским качествам уже заранее интересно читать то, что вышло из под пера критика. В отличие от многих бумагомарателей, с их чрезмерным академизмом, тягой к избыточной терминологии и умничаньем от которых клонит в сон, Белинского же, напротив, увлекательно читать. С его помощью приятно открывать, казалось бы, в давно знакомых писателях новые, ранее не замеченные подробности, либо с детской непосредственностью радоваться, находя параллели в собственном понимании того или иного произведения.
К чему это говорю? Да к тому, что когдато давно, ещё в средней школе мне не повезло с учителем русской литературы, на что с присущим тому возрасту юношеским максимализмом, последовал нормальный отказ читать то, что предлагал прочитывать этот «синий чулок». Да, это беда многих наших школ – неумение заинтересовать детей творчеством наших великих писателей. И – «О, счастье!» Только теперь, когда насильно не заставляют, а главное – умеют заинтересовать (честь и слава преподавателям литературного института!), я наконецто начинаю открывать для себя то, чего ранее была лишена, по выше названным причинам. Теперь, хотя и с опозданием (но лучше поздно, чем никогда), я открыла для себя Белинского и была поражена общностью взглядов, в данном случае, касающихся темы контрольной работы о творчестве Гоголя. Возможно поэтому, вступление может показаться несколько сумбурным и восторженным. Реакция нормальная, сказал бы любой психиатр. Достаточно вспомнить, как в детстве мы впервые разглядывали мир через осколки цветного стекла. Вспомните это ощущение чуда! У некоторых и сейчас остаётся такое же восприятие новых для себя открытий. Да, и мне не стыдно в этом признаваться – то, что многие пытались открыть в школе, я открываю только сейчас. И какое счастье, что я заглянула не во все «цветные стёклышки»! Сколько их ещё упрятано в тайниках мироздания! Будет чем заняться в отпущенный Срок…
«Я почитаюсь загадкою для всех,
никто не разгадает меня совершенно».
Н.В. Гоголь
Личность и судьба Николая Васильевича Гоголя окутана тайнами и легендами. Даже «наше Всё» Пушкин не создавал таких мистических фантазий, как Гоголь. «Вий» и «Страшная месть» являются, пожалуй, единственными в русской литературе, по силе и яркости фантастичности вымысла, повести.
Несмотря на огромное количество толкований, смысл его творений постоянно ускользает от читателей, словно он сознательно желал его скрыть «за семью печатями». За свою «гениальную и преступную клевету» Гоголь, по мнению Розанова, понес заслуженную кару (конец его жизни). Розанов, опровергая (так же как и Набоков) мысль о том, что Гоголь является основателем реализма в русской литературе, упоминает некоторые другие произведения Гоголя: «Гоголь какойто кудесник. Он создал третий стиль. Этот стиль назвали «натуральным».
После публикации гоголевских книг, “миром” были предприняты попытки дать определенное толкование его творениям. В соответствии с одной из теорий, которая существует и в наше время, творчество писателя является творчеством социальным. Сторонники подобного подхода видели в произведениях Гоголя сатиру на общество, на господствующие в те времена нравы и пороки. Но даже в рамках подобной теории не наблюдалось единства мнений. Одни читатели и критики считали, что в своих книгах, таких как «Ревизор» и «Мертвые души», Гоголь очерняет Россию и изображает злостную карикатуру на ее действительность. Другие же признавали, что Гоголь прав в своей сатире. Однако в любом случае, подобная интерпретация гоголевских книг крайне ограниченна и не отражает всей их глубины.
Среди столь распространенных общепринятых трактовок гоголевских творений находятся и такие, которые идут в разрез с ними. Примером подобных точек зрения на книги Гоголя могут служить мнения русского писателяэмигранта В. В. Набокова и писателя и публициста В. В. Розанова. Набоков вообще считал произведения Гоголя «сновидческими», чья реальность существует по законам сна, то есть не поддается обычной логике.
. В результате негативного восприятия обществом его произведений, Гоголь на протяжении всей своей оставшейся жизни предпринимал попытки объяснить читателям и критикам свою позицию и смягчить гнетущее впечатление, возникающее после прочтения его книг. Это стало причиной того, что он взялся за написание «Развязки «Ревизора», «Выбранных мест из переписки с друзьями», задумал 2ой том «Мертвых душ», в котором, помимо Чичикова, вводились положительные персонажи.
Белинский предпринимал попытки проникнуть внутрь гоголевских книг и разгадать их загадку. Взгляд критика на творчество писателя приоткрывало читателям завесу, за которой становится виден совсем другой Гоголь, не известный ранее. Личность Гоголя всегда представляла для него огромный интерес. «Из существующих теперь журналов «Отечественные записки» первые и одни сказали и постоянно, со дня своего появления и до сей минуты говорят, что такое Гоголь в нашей литературе… Как на величайшую нелепость со стороны нашего журнала , как на самое темное и позорное пятно на нём, указали разные критиканы, сочинители и литературщики на наше мнение о Гоголе…»
Он восхищается языком и лиризмом Николая Васильевича Гоголя, его фантазией, создавшей неповторимый мир его книг. Существует знаменитое высказывание, относящееся к творчеству Гоголя: "смех сквозь слезы". Гоголевский смех.… Почему он никогда не бывает беззаботным? Почему даже в "Сорочинской ярмарке", одном из самых светлых и веселых произведений Гоголя, финал неоднозначен? Празднество по случаю свадьбы молодых героев завершается пляской старух. Мы улавливаем некоторый диссонанс. Эту удивительную, чисто гоголевскую особенность грустно улыбаться первым заметил В.Г. Белинский, давая дорогу в большую литературу будущему автору "Мертвых душ". Но к гоголевскому смеху примешана далеко не одна печаль. В нем есть и гнев, и ярость, и протест. Все это, сливаясь в единое целое под блистательным пером мастера, создает необыкновенный колорит гоголевской сатиры. Смех Гоголя может быть добрым и лукавым тогда рождаются необыкновенные сравнения и стилистические обороты, которые и составляют одну из характерных особенностей поэмы Гоголя. Все это удивительно остроумно и смешно, но…, оказывается, способен вызвать не только смех, но и отвращение, возмущение протест.
Даже в религиозности Гоголя не могли не проявиться его странности, что заключалось в настоящей фанатичности с одной стороны, и боязнью не столько Бога, сколько Дьявола – с другой.
«Русские критики социального направления видели в «Мертвых душах» и «Ревизоре» обличение общественной пошлости, расцветшей в крепостнической, бюрократической русской провинции, и изза этого упускали главное. Гоголевские герои по воле случая оказались русскими помещиками и чиновниками, их воображаемая среда и социальные условия не имеют абсолютно никакого значения.
Именно раздвоенность делает Гоголя столь загадочной личностью в нашей литературе. Его творчество представляет тайну, ключ к разгадке которой едва ли можно вообще подобрать. О многом говорит и разрыв его с Белинским, который, по большому счёту и открыл миру поэта Гоголя. Критик не сумел понять книгу «Выбранные места из переписки с друзьями», обличив его в том, что под покровом мнимой религиозности Гоголь «проповедует ложь и безнравственность как истину и добродетель» и назвал книгу плодом его «гордости или слабоумия» . «Или Вы больны и Вам следует лечиться, или – не смею досказать моей мысли…». В заключение письма Белинский пишет: «И вот моё последнее, заключительное слово: если Вы имели несчастие с гордым смирением отречься от Ваших истинно великих произведений, то теперь Вам должно с искренним смирением отречься от последней Вашей книги и тяжкий грех её издания в свет искупить новыми творениями, которые напомнили бы ваши прежние».
Честно говоря, нельзя односторонне смотреть на этот вопрос. С каждой стороны можно усмотреть свою правду. Ситуация и с тем, что хотел сказать Гоголь в этой книге и восприятием её Белинским и другими не может быть понята однозначно. Слишком уж загадочен Николай Васильевич… И не верится, что всё может быть так просто объяснено. Что, видите ли, один не то написал, а другой не так понял. Я скорее склоняюсь к мистическому объяснению, но если взять научное суждение на вопрос, то в данной части этой работы хотелось бы представить взгляды такой науки, как психолингвистика, которая открыта мной не так давно, но, тем не менее, весьма меня заинтересовавшая. Как известно, в человеческом мозге находятся определённые участки, отвечающие за речевую и мыслительную деятельность. Взяв за истину данный факт, в психолингвистике, несомненно, можно найти зрелое зерно.
Автор данной работы далеко не специалист в этой области, но, тем не менее, считает, что загадка творчества такого неординарного и, несомненно, талантливого писателя как Гоголь таится в его сложной личности. И взглянуть на его творчество с точки зрения психолингвистики довольно интересно.
А когда речь касается всевозможных «странностей» загадок и тайн чрезвычайно любопытно подойти к ним с разных сторон, и особенно с точки зрения объединившихся в одно целое психологии и лингвистики, которые, в принципе, родственны.
Итак, по мнению учёных, изучавших творчество Гоголя в этом ключе, высказываются достаточно разнообразные и порой противоречивые выводы. В частности, звучат предположения о том, что у него были расстройства ассоциативного аппарата и произвольного мышления» . И « на основании свидетельств и медицинских документов делалось заключение о его шизофренической психике» ..
Кстати, Белинский в письме Гоголю не единожды упомянул о расстройстве его психики. «Что кажется естественным в глупцах, то не может казаться таким в гениальном человеке. Некоторые остановились, было на мысли, что Ваша книга есть плод умственного расстройства, близкого к положительному сумасшествию. Но они скоро отступились от такого заключения: ясно, что книга писалась не день, не неделю, не месяц, а может быть год, два или три; в ней есть связь; сквозь небрежное изложение проглядывает обдуманность, а гимны властям предержащим хорошо устраивают земное положение набожного автора. Вот почему распространился в Петербурге слух, будто Вы написали эту книгу с целию попасть в наставники к сыну наследника» . Создаётся впечатление, что Белинский сам не мог разобраться в понимании этой книги, ибо обвинительная мысль его идёт от подозрений в сумасшествии до обвинений в трезвой продуманности, чтобы насладиться земными благами, якобы прикрываясь религиозностью и напускной святостью. Не правда ли, велика разница меж этими полярными понятиями?
А чего стоит возмущение Белинского фразой Гоголя «Дрянь и тряпка теперь стал всяк человек». « Что за язык, что за фразы!», негодует критик, вопрошая в письме писателя. А разве не бывают у каждого из нас моменты, где мы от любви ко всему человечеству доходим до полного презрения и ненависти к нему же. Почему же Гоголь не имел права высказать и такое своё мнение. Имел. Особенно, если он раздумывал об этом «не день, не неделю, и не месяц».
Но прежде, чем разбираться во многих умозаключениях дадим слово самому Гоголю и послушаем воспоминания его друзей, с которыми он встречался, либо состоял в переписке.
В 1846 году Гоголь написал статью “Значение болезней», в которой много автобиографического. С начала 1840х годов Гоголь постоянно болел, о чем неоднократно писал в письмах. 20 февраля 1046 года Гоголь писал П. А. Плетневу из Рима: “Тяжки, тяжки мне были последние времена, и весь минувший год так был тяжел, что дивлюсь теперь, как вынес его. Болезненные состояния до такой степени (в конце прошлого года и даже в начале нынешнего) были невыносимы, что повеситься или утопиться казалось как бы похожим на какоето лекарство и облегчение. А между тем Бог так был милостив ко мне в это время, как никогда дотоле». Слова этого письма перекликаются с началом статьи: «Часто бывает так тяжело, так тяжело, такая страшная усталость чувствуется во всем составе тела, что рад бываешь, как Бог знает чему, когда, наконец, оканчивается день и доберешься до постели ‹…›. Но потом, когда оглянешься на самого себя и посмотришь глубже себе внутрь – ничего уже не издает душа, кроме одних слез и благодарения. О! Как нужны нам недуги» В письме к М. П. Балабиной, написанном в феврале 1842 года из Москвы Гоголь так описывал свое болезненное состояние: «... Болезнь моя выражается такими страшными припадками, каких никогда еще со мною не было; но страшнее всего мне показалось то состояние, которое напомнило мне ужасную болезнь мою в Вене, а особенно когда я почувствовал то подступившее к сердцу волнение, которое всякий образ, пролетающий в мыслях, обращало в исполина, всякое незначительноприятное чувство превращало в такую страшную радость, какую не в силах вынести природа человека, и всякое сумрачное чувство претворялось в печаль, тяжкую, мучительную печаль, и потом следовали обмороки; наконец, совершенно сомнамбулическое состояние».
Один из таких припадков, случившийся в Италии за день до похорон знакомого Гоголю молодого русского архитектора, умершего в Риме от лихорадки, описывал в своих воспоминаниях П. В. Анненков: “Едва только заметили мы друг друга, как Гоголь, ускорив шаги и раздвинув руки, спустился ко мне на площадку и начал с видом и выражением совершеннейшего отчаяния: “Спасите меня, рады Бога; я не знаю, что со мною делается... Я умирав... Я едва не умер от нервического удара нынче ночью... Увезите меня куданибудь, да поскорее, чтоб не было поздно...”. Автор воспоминаний отвез Гоголя в Альбано, где он стал покоен.
Несмотря на лечение за границей, болезненное состояние не оставляло Гоголя. Трудно точно сказать, в чем состояла тогда болезнь Гоголя. Он чувствовал слабость, “обмирания”, “нервические припадки”.
Без сомнения, болезнь Гоголя отражалась на его душевном состоянии, одно было связано с другим. В частности, возможность или невозможность творить сильно влияла на здоровье писателя. Так, в статье “Исторический живописец Иванов” Гоголь писал о себе: “Когда, послушавшись совета одного неразумного человека, вздумал было заставить себя насильно написать коекакие статейки для журнала, это было мне в такой степени трудно, что ныла моя голова, болели все чувства, я марал и раздирал страницы, и после двух, трех месяцев таковой пытки так расстроил здоровье, которое и без того было плохо, что слег в постель…”
Однако Гоголь пытался не падать духом и отыскать смысл в своей болезни, находя убежище в христианстве. Все это давало Гоголю возможность видеть в своих болезнях милость Божию и за все благодарить Творца. Поэтому в конце статьи это настроение и вылилось в радостные строки: “Слыша все это смиряюсь я всякую минуту и не нахожу слов, как благодарить небесного Промыслителя за мою болезнь» (т.6, с.18).
Познакомившись со статьёй Гоголя и воспоминаниями его окружения можно продолжить знакомство с психолингвистикой и её сторонниками. Важным в плане нашего исследования представляется психолингвистический подход к художественному тексту. Как известно, в творчестве Гоголя нередки автобиографические моменты и потому, пытаясь разгадать загадки его творчества невозможно обойти вниманием его внутренний мир, (чем в частности и занимается эта наука) который, как и у подавляющего большинства творческих натур далеко неоднозначен.
«Поскольку основой художественного текста является построение вымышленного мира, текст неизбежно становится объектом и такой дисциплины, как психиатрия, которая исследует не только специфику, но и «адекватность субъективно отражательной деятельности» человека.
Следует, однако, отметить, что вопрос о постановке диагноза творческой личности представляется неоднозначным, прежде всего с точки зрения общепринятой морали. Более глубоко к этому вопросу подходит известный психиатр М.И.Буянов: «Поэт Пушкин, пишет он, не может быть объектом психиатрического изучения, но человек по фамилии Пушкин может быть таким объектом, независимого от того, талантлив он или нет, но при условии, разумеется, что имеются основания для психиатрического исследования».
В ряде случаев исключительно в целях научного анализа можно говорить о наличии психического отклонения у творческой личности. Так, основатель биосоциологической теории Ломброзо приводил многочисленные свидетельства медицинского характера о наличии у ряда писателей психических отклонений. Продукты их творчества рассматриваются учёным как подтверждение мед. диагнозов.
Исследования в области психолингвистики, приоткрывают завесу над тайнами подсознательных истоков творчества и восприятия его плодов. Здесь художественный текст рассматривается как семантический объект, как очищенный от эстетического содержания текст. Это недопустимо лишь на первый взгляд, но знание всех «подводных камней и течений» необходимо любому человеку, посвятившему себя, свой духовный мир творчеству. Предупрежден – значит защищен, говорили мудрые. Именно речевые сигналы, их семантика (смысл) и модальность (отношение к ним) указывают на проблемы личности.
Но, видимо, не зря же говорят, что «за все надо платить», и за данную «отмеченность» Высшими Силами – особенно.
За разными текстами стоит разная психология. Читатель имеет право на собственную интерпретацию смысла художественного текста. Эта трактовка зависит не только от текста, но и от психологических особенностей самого читателя. Максимально адекватно читатель истолковывает тексты, созданные на базе близких ему как личности психологических структур.
Важным постулатом психолингвистики, идущим от Л.В. Щербы, является утверждение о том, что «текст не существует вне его создания и восприятия» (Леонтьев, 1968, 15). Подход к тексту как к стимулу для читателя, создающего собственную проекцию текста в своем сознании, предполагает, что эта проекция может отличаться от авторского представления о тексте и смысле (впрочем, это же относится и к профессиональным критикам). Вот, где можно предположить, что восприятие Белинским книги Гоголя было не вполне верным. Можно выразить благодарность Белинскому за поддержку Гоголя в начале его писательского пути положительной критикой. Но в итоге, мировосприятие у них было совершенно разное. Белинский больше боец, а Гоголь всё же – мистик. И здесь уместно упомянуть, что основополагающим для психолингвистического анализа текста, результата восприятия художественного текста является положение о подобии интеллектов (А. Шафф). Из него следует, что текст воспринимается наиболее адекватно тем читателем, психологические особенности которого наиболее близки авторским. Читатели и почитатели действительно схожи с автором.
Искусство способствует смягчению реальных жизненных конфликтов, т.е. выступает в роли своеобразной терапии, ведущей к устранению болезненных симптомов (психологи довольно активно и успешно используют этот прием). В психике «человека искусства» это достигается путем творческого самоочищения и растворения бессознательных влечений в приемлемой творческой деятельности. Так, Гоголь писал, от скольких своих гадостей он избавился, наделяя ими своих героев.
По своему смыслу такая терапия напоминает «катарсис» Аристотеля. Но если у Аристотеля средством духовного очищения выступает только трагедия, то основатель психоанализа видит в этом специфику всего искусства. Как полагал Фрейд, даже в небольшом по объему тексте можно увидеть «глубинные душевные процессы и скрытые мотивы поведения» (стр. 35). Есть и у Аристотеля нечто похожее: «Поэт остается собой, не изменяя своего лица».
В данном исследовании интересными представляются слова Э. Крамера, автора книги «Гений и помешательство»: «Душевно здоров тот, кто находится в душевном равновесии и хорошо себя чувствует. Такое состояние не есть, однако, состояние, которое двигало бы человека на великие дела». Эти слова несколько оправдывают якобы «безумство» гениев в глазах как бы «нормального общества». Хотя… Нужны ли им оправдания… Они и живут ярче, и любят ярче, и страдают ярче, и горят ярче, и … уходят ярче, чтобы бесконечно воскресать в своих бессмертных творениях. А «нормальные» всю жизнь тихо чадят и незаметно исчезают в небытие. Так что критерии нормальности – ненормальности сдвинуты. Как и всё в этой жизни. Кто скажет – что есть норма? Тото же…
Ломброзо писал: «Отсутствие равномерности (равновесия) есть один из признаков гениальной натуры» и «отличие гениального человека от обыкновенного заключается в утонченной и почти болезненной впечатлительности первого. Гений раздражается всем, что для обыкновенных людей кажется просто булавочным уколом, то при его чувствительности уже представляется ему ударом кинжала» (Ломброзо, с. 18).
Словно в подтверждение этих слов многие психиатры приводят немало фактов, свидетельствующих о «странном» поведении творческих личностей и при этом обсуждают вопрос о квалификации этой особой психической организации всех творцов. Сходную основу творчества видит много пишущий на эту тему М.И. Буянов: «Хотя все творческие личности отличаются друг от друга бесконечным множеством личностных свойств, у большинства из них имеется одна общая особенность – все они печальны, тревожны, довольно мрачно смотрят на мир. Это свойство многих людей литературы и искусства. Среди тех писателей, поэтов, живописцев, которые попадали в поле зрения психиатра, преобладали люди с печальным взглядом на жизнь… Одержимость художника безысходным чувством печали и есть одна из решающих особенностей душевной жизни выдающихся людей из мира искусства и литературы» (Буянов, с. 36).
Ломброзо отмечал, что творческая личность «…во всем находит повод к глубокой, бесконечной меланхолии», указывал также на ее «способность перетолковывать в дурную сторону каждый поступок окружающих, видеть всюду преследования» (Ломброзо, с. 24). Он видел в писателе как «депрессивность», так и «паронойяльность».
«В то же время наблюдения показывают, что поэты и художники отличаются, прежде всего, экзальтированным темпераментом» (Леонгард, с. 129), писатели тоже «… часто обладают в известной мере порывистой, лабильной психикой и склонны к алкоголизму, а у поэтов чаще встречается маниакальнодепрессивный психоз» (Там же, с. 339).
Наблюдения психологов подтверждает и астрология (хотя ее и считают лженаукой, причем те, кто ее и не пытался изучать). Так вот, одним из важнейших аспектов, указывающих на творческие способности, является сильное положение в космограмме высшей планеты Нептун, который уже не является планетой септенера, а выводит на другие уровни. В лучшем случае Нептун может дать прекрасные творческие способности, высшую любовь, ясновидение, но если человек не справляется с тонкими энергиями этой планеты, возможны проявления с обратной стороны Нептуна, а это и будут так смакуемые психоаналитиками и обществом «сопутствующие детали» людей искусства, т.е. всевозможные фобии, склонность к суициду, алкоголизм, наркомания.
Следует отметить, что такое углубление в психику автора, на первый взгляд кажущееся бесцеремонным, не является изобретением последнего времени, а ведет свои традиции от биографического метода в литературоведении, основателем которого считается французский литератор Ш.О. СентБёв.
«Поскольку основой художественного текста является построение вымышленного мира, текст неизбежно становится объектом такой дисциплины как психиатрия, которая исследует не только специфику, но и неадекватность субъективной отражательной деятельности человека». (Портнов, с. 5).
Разумеется, для проверки подобных гипотез нужны более серьёзные изыскания, чем контрольные или даже диссертационные работы, но, допустив возможность психолингвистического подхода к тексту, следует согласиться с соображениями Г.О.Винокура о возможности реконструкции личности автора художественного текста с помощью филологического анализа. Рассматривая понятия «языка писателя» и отличия его от «языка лит. произведения», исследователь полагал, что оно может быть применимо с целью раскрыть психологию писателя, его «внутренний мир», его «душу». Такая возможность основывается на том, что «в языке говорящий или пишущий не только передаёт то или иное содержание, но и показывает, как он сам переживает сообщаемое». Из этого высказывания следует, что и филологический анализ может предполагать обращение к тому, что стоит за словом. Наличие разных типов построения текста, по мнению Винокура, «не может не заинтересовать того, кто хочет увидеть в языке писателя отражения его внутреннего мира» .
«Психолингвистический анализ, по мнению профессора кафедры психолингвистики Московского Гос. Лингвистического Университета Белянина, показывает, что депрессивность проявляется в частности, в творчестве таких писателей как Пушкин, Гоголь, Лермонтов, Тургенев, Бунин. Иными словами, большая часть русской классической литературы оказывается «печальной» на основании сходства вербализованной в них картине мира с мироощущением депрессивной личности». В художественной литературе выявлены типы текстов по эмоциональносмысловой доминанте и многие произведения Гоголя психолингвистика характеризует как «печальные». «Старосветские помещики» пронизаны предчувствием смерти и кончаются смертью Пульхерии Ивановны. Классической стала фраза из «Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем»: « Скучно на этом свете господа!». Погибают оба сына Тараса Бульбы – Андрей и Остап, убивают и Тараса. Целиком связана с мотивом смерти повесть «Вий». «В «печальном» тексте и обнищание, и трудности. И смерть неизбежны. Всё фатально предрешено».
Гоголя с раннего детства поразила мысль о смерти, о загробной участи человека. Эта мысль запала в его душу после рассказа матери, о чем он писал ей. Самого Гоголя память смертная никогда не оставляла. Недаром книга “Выбранные места из переписки с друзьями” начиналась “Завещанием”. О нем Гоголь писал в письме и матери от 25 января 1847 года: “… Завещание мое, сделанное во время болезни, мне нужно было напечатать по многим причинам в моей книге; сверх того, что это было необходимо в объясненье самого появления такой книги, оно нужно затем, чтобы напомнить многим о смерти, о которой редко кто помышляет из живущих” . Белинский увидел иначе, о чем писал в «Письме Гоголю»: «Вы только омрачены, а не просветленны. Вы не поняли ни духа, ни формы христианства нашего времени. Не истиной христианского учения, а болезненною боязнью смерти, чёрта и ада веет от Вашей книги» .
По представлению психолингвистики, помимо навязчивых размышлений о смерти, автор «печальных» текстов наделяет своих героев проблемами в материальном плане. Они либо бедны изначально, либо лишаются средств к существованию, нищают по ходу сюжета. Чувствует себя нищим Плюшкин, у которого, кстати, Чичиков отказался от чая и угощения (сухаря из кулича). Отнимают шинель у отдавшего за неё сэкономленные 150 рублей Башмачкина («Шинель»). Так и не смог обогатится Чичиков («Мёртвые души») в отличие от приехавшего в уездный город без денег Хлестакова («Ревизор»). В « Портрете» изображается судьба молодого художника Чарткова, начавшего трудиться над своими этюдами и рисунками в бедности, почти нищете. Эта бедность была хорошо знакома и молодому Гоголю. В письме к матери от 30 апреля 1829 года он рассказывал, что ему не хватает денег на проживание в четырехэтажном доме “ каретного мастера Иохима”, поэтому он и решил взяться за литературные труды (“Как в этом случае не приняться за ум, за вымысел, чтобы добыть этих проклятых, подлых денег <…> вот я и решился….” .
Последние годы жизни Гоголь провел в доме графа А.П. Толстого, не имея собственных средств к существованию. Но он видел смысл бедности в большей свободе духа, не привязанного ни к каким земным вещам. В письме к сестре Елисавете пишет о бедности(... Полная бедность гораздо лучше средственного состояния...›.»Милая сестра моя, люби бедность. Тайна великая скрыта в этом слове. Кто полюбит бедность, тот уже не беден, тот богат. Истину говорю тебе, и чем далее живу, тем более ее чувствую. Недаром Бог не хочет, чтобы иные люди были богаты: трудно богатому спастись». (Т.9,с.5О2) .
«Обращаясь к психологической доминанте депрессивности – отметим, что эти идеи напрямую связаны с мыслями о якобы имеющем место обнищании, возникающем при депрессиях». Сопряжённость «юности», «смерти», «бедности», равнодушия» и «немоты», сопутствующие депрессии, а в психолингвистике отнесённые к « печальным» текстам отчётливо звучат в «Мёртвых душах»: «Прежде, давно в лета моей юности, в лета невозвратно мелькнувшего моего детства, мне было весело подъезжать в первый раз к незнакомому месту… Теперь равнодушно подъезжаю ко всякой незнакомой деревне… и безучастное молчание хранят мои недвижимые уста. О, моя юность! О, моя свежесть!».
В « печальных» текстах част и такой семантический компонент, как «холод»: « Он чувствовал, что в поле холодно и шинели нет, стал кричать, но голос казалось, и не думал долетать до концов площади» («Шинель»).
«Сам Гоголь, как известно, страдал циркулярным психозом, т.е. чередованием маниакальности с витальной депрессией. В частности, сожжение «Мёртвых душ» было совершено им во время приступа депрессии с болезненным сознанием своей виновности и греховности своего творчества» . К слову, однажды мне удалось побродить по комнатам дома Гоголя на Никитском бульваре. Это было ночью. И честно признаться, состояние было жутковатое. Но, многое стало понятно, ибо, придя в медитативное состояние, мне открылись запредельные вещи…
Гоголь очень взыскательно относился к личному творчеству. Начиная с первых своих произведений, он часто уничтожал их, сознавая их несовершенство, а позднее и глубоко раскаивался в них. Он раскаивался в своем творчестве, подобно художнику, описанному в “Портрете”. Когда художник понял, что, изобразив ростовщика, он поддалс… Продолжение »
